дворе, у хозяина, который давал и лошадь в прокат и место для ночлега. С этой целью Евграф проверил все книги в полицейском управлении и выяснил, что кража была. Украли хороший лакированный фаэтон, ночью, от трактира, оставив лошадь на месте привязи. Хозяин в это время находился в трактире. Это событие наталкивало на мысль, что извозчики в этих ограблениях не участвовали. А фаэтон давно уже перекрашен и переделан. Фаэтонов в Москве больше тысячи, как узнать, какой краденый, а какой нет. С лошадью сложнее, её могли узнать на улице, в трактире или на постоялом дворе, поэтому лошадь не тронули. Это только кажется какому нибудь обывателю, что лошадь или собака не узнаваема. На самом деле, каждая лошадь имеет свою морду и особые отличия, повадки. Евграф решил действовать «на живца», так как другого способа не видел, не будешь же сверять жетоны или проверять извозные книжки у каждого, из несколько тысяч извозчиков, которые занимаются развозом клиентов от гостиниц Москвы или других присутственных мест. Он подумал, что Поездошники грабят не простых купцов, а тех, кто с большими деньгами уезжают из Москвы, а для этого нужно было им иметь своих людей в обеих гостиницах. На этом, после доклада Струкову, и решили сыграть. Легенду продумали до мелочей. В её основе значился купец, который был должен получить деньги за ранее проведённую удачную сделку. Время выбрали утреннее. Местом проведения облавы на банду определили Малую Никитскую. Она находилась между Большой Никитской и Гранатным переулком. Там, возле церкви Георгия Победоносца, можно было заблокировать выезды со стороны Большой Никитской и Гранатного переулка очень быстро и просто. В то же время, можно было сидеть в засаде, вблизи места операции, незамеченным и скрытым от лишних глаз. Струков план утвердил, но с изменениями. Потребовал не рисковать так открыто и бесшабашно. Купцов решили сделать двух. Евграфа стал купцом-«модником», создав представление, что он сын богатого купца из Нижнего Новгорода, который не имеет счета деньгам и достаточно легкомыслен в поведении. Отцом назначили пожилого сыскного надзирателя Егора Егоровича Кротова, его вид не требовал изменений. Круглое лицо с большой бородой с проседью, седоватые прямые и густые волосы на голове, нависающие над глазами строгие и толстые брови, проницательный, тяжёлый и жёсткий взгляд глаз, кряжистая мощная фигура с короткими и широкими кистями рук подходила под образ купца полностью. Реальных похожих семей было предостаточно. Отец в такой семье носил старое русское платье, а сын был «модником», наряжаясь по европейской моде. От отца постоянно пахло табаком, а сын пользовался духами. Поселиться вначале решили в Славянском базаре. Деньги собирали со всего сыскного отделения, так как на такие затеи бюджет был не предусмотрен. Можно было бы, конечно, получить деньги на операцию от обер-полицмейстера, но для этого полагалось исписать несколько прошений. Кроме того, имелось опасение, что в конце концов, кто-нибудь продал бы эту тайну на Хитровку, там она, распространяясь с огромной скоростью, нашла бы свои «уши» в обществе Поездошников или контролирующих их Иванов. Итак, поселились в хороших, дорогих номерах. День как полагается, проспали. Вечером «отец» остался в номере, а «сын» пошел кутить в ресторацию при гостинице. Евграф много не пил, но болтал много, стараясь привлечь к себе внимание, расширить круг знакомств. Особенно много разговаривал с официантами, выходя покурить в курительную комнату. Демонстративно доставал дорогие и модные папиросы фабрики Мангуби, предлагал их желающим. Окружающим он рассказывал одну и ту же историю, но каждый раз по-новому. О том, что за поставку соли в Москву с Нижегородской ярмарки должны они с отцом получить большую сумму денег. Когда его спрашивали: «сколько же денег?». Он широко открывал глаза или наоборот закрывал их и многозначительно говорил, что это тайна. Но гораздо больше, чем любой министр за два года зарабатывает. К закрытию ресторации за ним пришел «отец». Который, как и заведено было в подобных семьях, имевших сыновей-лоботрясов, расплатился за молодого повесу. Добротно дал на чай официанту и практически взашей вывел «сына», игравшего золотую купеческую молодёжь, в номер гостиницы. На следующий день переехали в гостиницу под названием Париж, под предлогом того, что «отцу» стало стыдно за своего «сыночка» и он опасается за его «язык». С этой целью, с утра перед переездом, уже Егор Егорович беседовал с официантами в ресторации Славянского базара и прочим обслуживающим персоналом. В ходе разговоров задавал им вопросы. О чем его сын-лоботряс разговаривал вчера, какие секреты, не дай Бог, выдал публике? Уточнял, как тот себя вёл и не опозорил ли купеческую семью. При этом качая головой и жалея себя рассказывал, сколько сил вкладывает в своего «сына», чтобы обучить торговому делу. Сыщик надеялся, что он и надзиратель сделали все, чтобы молва о купце с сыном-глупцом, приехавшими в Москву за деньгами, распространилась в гостинице. В Париже, поступили по-другому, в ресторацию пошли вместе, но создали впечатление, что теперь отец не отпускает сына от себя ни на шаг. Спиртного пили мало, сидели недолго. Но в курительной комнате Евграф вел себя по-прежнему, особенно он начинал рассказывать свои истории, когда туда входили люди из обслуживающего персонала для уборки. Егор Егорович весь следующий день потратил на расспросы у персонала гостиницы, как доехать до Малой Никитской и как там найти церковь Георгия Победоносца. Когда его спрашивали причину поездки, он всем объяснял, что должок там у него имеется. Выезд за деньгами наметили на следующий день на семь утра, для чего поручили нанять хорошего извозчика до улицы Никитской и обратно служащему гостиницы. Утром, в установленное время, к радости Евграфа стоял экипаж, подходящий под описание. На козлах сидел извозчик в синем кафтане, тоже соответствующий описанию ограбленных купцов. Рядом, для прикрытия, стоял кабриолет, где кучера играл агент сыскной части Лёшка Мурзин. Как только они тронулись, он с одним из агентов, обозначавшим пассажира, последовал на некотором расстоянии от них. На улицу Никитскую ехали быстро. Москва была пустая, публики было мало. На Никитской к ним подъехал экипаж, из которого вышел переодетый полицейский и передал сверток, якобы с деньгами. Долго и громко извиняясь за просрочку денег и доставленные неудобства. Прощание после передачи денег шло длительно и с заверениями всеобщего уважения и дружбы, приглашениями посетить должника в его родном доме, на Ордынке. Должник уговаривал выпить водочки и познакомить молодёжь в целях соединения капиталов. Кротов играл как в театре, обижался, ругался, грозился, крестился, но в конце концов приглашение принял. На взгляд сыщика, сцена была сыграна безукоризненно. Сам он продолжал изображать «глупого» купеческого сына, то бестолково улыбаясь, то обижаясь, то кривляясь, показывая различные ужимки, когда разговор зашёл об объединении капиталов, то есть предстоящей женитьбе. Как только они взяли сверток, после отъезда должника и сели вновь в фаэтон, якобы намереваясь выехать в гостиницу, к ним быстро подбежали двое Поездошников. Цель у них была явно очень простая – этот свёрток отнять, но были встречены двумя пистолетами. С двух сторон на улицу уже въехали экипажи с сыскными чинами. Было задержано двое грабителей и подручный переодетый кучером. Несколько позже, и двое официантов, по одному с каждой гостиницы, которые снабжали информацией Хитровку. Деньги, ценные бумаги, саквояжи с вещами были возвращены купцам, но не полностью за минусом растрат в ресторанах и гостиницах. Не вернули и часть денег, которые воры уже успели потратить, но купцы и этому были несказанно рады.

Вот в таких раздумьях сыщик подъехал к вокзалу. На Курско-Нижегородском вокзале билеты во второй и третий класс уже были распроданы, пришлось потратиться и взять за восемь рублей билет в первый класс на поезд дальнего следования, Москва-Курск, в смешанном вагоне «микст». Хотя служебные поездки для выполнения заданий полицейского управления оплачивались только во втором и третьем классе. Но это поручение оплачивал оружейный завод, поэтому Евграф решил не церемониться.

Евграф вошел в поезд рано, как только начали запускать пассажиров. Двухцветный вагон был новым и современным. С 1879 года по требованию ведомства Министерства путей сообщения Российской империи все вагоны имели свой цвет: первого класса – синий, второго – жёлтый или коричневый,